В канун шестидесятых "летающие" лыжники из Бакуриани приземлились
в университетском общежитии. Скромные, на удивление тихоголосые, в красивой
спортивной одежде, загоревшие они сразу привлекли к себе внимание женской публики.
Филологини и историцы набросились на поэзию Чавчавадзе, чтобы обеспечить духовную
базу для покорения героев трамплина. Дружно держали оборону грузины, кроме одного,
впоследствии сдавшего себя Сибири.
У него были обычные лыжи (на таких мы сдавали зачет по физкультуре), носил он
толстый свитер, сибирскую теплую шапку и черные очки. Как выяснилось, этот джигит
Душико не был "летуном", но был при команде. На наши любопытные вопросы
он скороговоркой, сразу на двух языках (1/3 на русском), размахивая руками,
что-то вбивал нам в головы, повторяя через пару слов имя - Коба. Сообразив,
что мы и Кобу не знаем, он в отчаянье сдернул очки, прищурил глаза разного цвета
и почти по-змеиному прошипел:"Ненавижю вас". А через секунд десять
мягко и обиженно произнес: "Кроме Майко".
Майко - это наша тихоня и зубрила Майка, которая умудрилась под видом научки
втихушку проводить вечера с этим \"психом\" и, как выяснилось позже, даже провожала
своего горца на родину.
На следующий год, боясь, что Майко, получив диплом, уедет в какую-то "карасукскую"
тайгу, этот "женоненавистник" опередил все планово-распределительные
события. Восьмого марта поздним вечером, минуя дежурный кордон, Душико появился
в дверях майкиной комнаты с огромным букетом из мимозы и лаврового дерева. "Гамарджоба,
дэвушьки! Майко, я пришел с тобой жениться!" Это была его единственная
пламенная речь за время нашего присутствия. Красный галстук на черной рубашке,
черная кепка, лаковые ботинки придавали жениху хотя и воинственный, но какой-то
торжественно-скорбный вид.
То ли боязнь оказаться в Каргаске, то ли страх быть "зарэзанной",
если откажет, но замуж Майка вышла. За два месяца, пока невеста писала дипломную
работу, жених окончательно "осибирился". На это его подвинули декабристы,
которыми занималась, готовясь к защите, Майя. Сочувствуя не только тем, кого
ссылали на Кавказ под пули горцев, но и опальным в Сибири, Душико сделал клятвенное
заявление: "Все, Майко, я - декабрист.. Остаюсь здесь, с тобой, навсегда..."
Мимоза долго стояла на подоконнике, а "лаврушку" растащили по комнатам.
На коммунарских обедах каждый день вспоминали грузина, хорошего человека, который
когда-то, почему-то нас "ненавидел".
Галина ЯЛОВСКАЯ, Юрга-Томск